Полукровка. Эхо проклятия - Страница 40

Примерно за час он добрался до конторы, «скоренько» перетащил свой немудреный скарб из «апартаментов» Шверберга в родные пенаты, приобретшие после наспех сляпанного ремонта ядовито-болотный цвет, после чего озаботился судьбой судьбоносного факса. Обнаружив, что при работающем вентиляторе и открытой форточке в кабинете образуется жуткий сквозняк, от которого буквально листы со стола слетают, папиросную трубочку-листок парижского послания он запихнул под тумбу глухого письменного стола. Теперь если на эту бумажку хозяин случайно и наткнется, то у него наверняка создастся впечатление, что факс с аппарата туда всего лишь сдуло сквозняком. Не бог весть какая конспирация, но все же фору по времени получить можно. Ибо, чем позже доберется Илья Моисеевич до послания из Парижа, тем лучше…

* * *

Возвратившись в свой кабинет, Сергей Эдуардович вознамерился было немного поработать — раз уж день все равно потерян, но в этот момент ему на трубку позвонила взволнованная Карина — пропала подруга, «та самая, которая Сумка, помнишь?». «Еще бы не помнить», — саркастически подумал он.

— …Представляешь, Сережа, она еще вчера днем должна была вернуться из Швеции и сразу подъехать ко мне. Так вот — она не приехала! И телефон дома второй день молчит.

«Да знаю я!» — едва не вырвалось у Габузова. Он попытался по возможности нейтрально-лениво отмахнуться от свалившейся на него информации (мол-де, мало ли какие могут быть дела у молодой свободной женщины), но Карина настаивала, что никаких «таких» дел, о которых бы она, Карина, не знала, у ее подруги не может быть в принципе.

— А зачем она вообще туда поехала? — с деланым равнодушием поинтересовался Сергей Эдуардович.

— Чтобы встретиться с отцом, которого не видела двадцать лет.

«Каким еще отцом?.. — лихорадочно пережевывал свалившуюся информацию Габузов. — В материалах Шверберга ничего не говорилось о наличии у госпожи Головиной отца. К тому же шведского подданного».

— Он еще в советские годы бросил Сумку с матерью и бабушкой, сбежал за границу, и с тех пор от него ни слуху ни духу, — продолжала выкладывать чужие фамильные секреты Карина. — Но Сумка случайно узнала его нынешний шведский адрес и вот три дня назад поехала туда к нему.

— Зачем?

— Господи, Сережа, какой же ты глупый! Чтобы встретиться, поговорить. Ну и вообще… Вот я и думаю, а вдруг родной папаша её там того?

— Что «того»?

— Убил, вот что!

— С какой стати ему убивать свою дочь? Которую он к тому же не видел двадцать лет? — спросил Габузов, искренне удивляясь полету фантазии Карины.

— Знаешь, когда на кону стоят такие деньжищи, то и родную дочь не пожалеешь.

— Какие еще деньжищи? — насторожился Сергей Эдуардович.

— Наследство, вот какие! Ой!.. — На другом конце трубки Карина выждала лихорадочную паузу, после чего заговорила заговорщицки-доверительным тоном: — Скажу тебе, Сережа, только под большим секретом, ладно? Сумка скоро может получить огромное наследство. Вот она и поехала к отцу, разузнать, что к чему… Вот и разузнала… — здесь голос Карины предательски задрожал, — разузнала на свою голову. Сережа, ты ведь бывший следователь, сыщик, найди ее, узнай, сделай что-нибудь! — заверещала она. — Между прочим, это в твоих же интересах!

— Как это — в моих? — изобразил удивление Габузов.

— А так — очень просто! Сумке теперь по-любому понадобится серьезный адвокат по наследственным делам, и я, как ты понимаешь, могу тебя порекомендовать. Неплохих денег заработаешь, адвокатишка…

Весть об исчезновении Самсут Головиной взволновала Габузова не на шутку. Эх, если бы не его дурацкие понты с лихой парковкой прямо у парадного подъезда «Европейской», они бы давно встретились, и все могло пойти по-другому.

После потасовки у гостиницы, в которую Сергей так и не пробился (вот оно: корочки следователя и корочки адвоката — почувствуйте разницу!), он поехал домой, униженный и раздавленный, по дороге купил в ларьке бутылку водки и раздавил ее в один присест. Утром проснулся — матерь божья: щека распухла, зуб шатается, хорошо что не передний. Пришлось ехать к стоматологу. Да и то — только во второй половине дня, потому как утренний выхлоп был зело силен. Вечером он отходил от новокаина, мог говорить с трудом, а посему позвонил Самсут только утром следующего дня. Трубку никто не брал. То же самое повторилось и на следующий день. «Может, отныне она и слышать ничего не хочет ни о какой встрече? — подумалось ему тогда. — Должно быть, обиделась на то, что пришлось не только уйти ни с чем, но и самой заплатить бешеные деньги за кофе. Эх, лучше бы я тогда поперся пешком! Потом, в случае чего, можно было и такси взять…»

«Опять „бы“! — уже в очередной раз упрекнул сам себя Габузов. — Бы, бы, бы, бы — всё это китайская порнография… Коли тебе так по душе эта частица, давно съездил БЫ в адрес к пропавшей гражданке Головиной, разузнал БЫ, что к чему… Не дай бог, мэтр Шверберг уже начал претворять в жизнь свои „превентивные меры“… А что? Вот прямо сейчас возьму — и поеду. Что там за азимут у нас вырисовывался, Петроградка, кажется?»

* * *

Сергей Эдуардович уныло брел по Малому проспекту Петроградской стороны, как раз по той самой её части, что больше всего его, уроженца Коломны, раздражала. Коломна, эта заштатная внутригородская провинция, никогда не выпендривалась, не пыталась выдать себя за победную столицу, и в своих крошечных улочках и заросших дворах давала горожанину возможность почувствовать себя наравне с городом. Петроградская же, которая в этой части неменьшая провинция, тем не менее, вечно пыжилась редкими глыбами модерна и соблазняла якобы далекими перспективами. Словом, эта неприятная Габузову часть Питера всячески кричала, что именно она — зерно, из которого вырос весь город. Солнце, несмотря на то что дело шло к закату, жарило невыносимо, июньская зелень уже начинала сворачиваться в посеревшие от пыли трубочки, и все вокруг казалось Габузову враждебным.