Полукровка. Эхо проклятия - Страница 53

Самсут лениво плавала, удивляясь, как за несколько дней можно так отлично загореть, и, наконец, устроилась у водного бара на островке. Разноцветные бутылки переливались и манили так, что Самсут неожиданно не устояла и решила что-нибудь выпить. Это ведь тоже — часть развлечений. Она долго придумывала, что бы заказать, и, наконец, вспомнив своего любимого Хемингуэя, попросила двойной замороженный дайкири без сахара.

Бармен посмотрел на нее как на сумасшедшую, но заказ выполнил. Горло Самсут обожгла крепкая горькая жидкость, однако она мужественно выпила половину и откинулась в шезлонге, прикрыв глаза.

Еще три дня — и ей предстоит отправиться обратно в свой серый, холодный каменный мешок… Самсут вдруг вспомнила какой-то прочитанный в ранней юности роман, где героиня, бедная немецкая девушка, волею обстоятельств на месяц попадает в роскошный альпийский пансион. Там ее одевают и балуют свалившиеся из Америки богатые родственники. И за этот месяц она так привыкает совсем к иной жизни, что возвращение в жалкую почтовую контору, затерявшуюся где-то на забытой богом станции, становится для нее немыслимым. Что было дальше, Самсут уже не помнила, но сейчас ей показалось, что она тоже не перенесет теперь возвращения в обыкновенную жизнь. «Но ведь не на станцию же, — робко успокоила она себя. Однако мысли ее после дайкири приняли непривычно резкий негативный оттенок: — Разумеется, не на станцию, но немногим лучше: неизбежное раннее утро в темноте, дорога в набитом хамами транспорте, орущие дети, входящий в самый отвратительный возраст Ван, постоянно нудящая мать, редкие вылазки в театр на какую-нибудь дребедень, от которой потом еще год отплевываешься… И одиночество, одиночество, одиночество. Кому нужна простая, ничем не отличающаяся от сотен тысяч других женщина за тридцать? Разве что теперь и отныне отцу?! Что ж, само по себе это не так уж и мало!»

И вдруг, словно в подтверждение мрачной правоты ее слов, кто-то заслонил ей свет. Она открыла глаза и ахнула — перед ней, ослепляя обнаженным торсом еще больше, чем смокингом, стоял сияющий белозубой улыбкой Лев.

— Вы?!

— Собственной персоной. Судя по вашей реакции, вы уже думали, что я исчез навсегда, так?

— Да, — смутилась Самсут.

— Я же говорил, что мы солидная фирма.

— Но разве в ваши обязанности входит сопровождать каких-то случайных победителей?

— Победителей и случайных — конечно, нет, а вот неслучайных победительниц…

— Так вы здесь сами по себе?

— Теперь вы угадали.

— Это хорошо, — вдруг, скорее сама себе, сказала Самсут. — Наконец-то мы с вами сможем спокойно поговорить, — продолжила она, думая о своем.

— Да хоть целый день! — обрадовался Лев.

— И… можно я буду называть вас Эллеон?

— Как вам заблагорассудится. Но вы-то, надеюсь, так и останетесь — Самсут?..

Через полчаса машина уже мчалась в восточную часть Пафоса к знаменитым горам Троодос. Самсут постаралась вообще перестать думать о чем-либо. Мимо мелькали ярко-белые деревушки на фоне сводящих с ума ярко-зеленых лесов, от которых в открытые окна машины ударял пряный запах мирта и сосен. У Самсут даже закружилась голова, и она уже не могла понять, от чего это происходит, от коварного ли запаха, от близости Эллеона или опасного влияния миртовых деревьев, о котором она недавно прочла в одном из здешних журналов, что в огромном количестве разложены во всяких холлах и офисах. Мирт — это дерево соблазна, колдовское дерево, недаром Афродита именно посредством мирта одурманила кипрскую принцессу Мирру и та сама легла на ложе своего отца…

Самсут покосилась на загорелую руку Льва, лежавшую совсем близко от ее плеча. Господи, когда она так рядом сидела с мужчиной? И тело ее, вместо того чтобы отодвинуться, качнулось еще ближе.

Но Лев, казалось, не замечал ни запаха, ни волнения спутницы, напряженно глядя куда-то вдаль.

— Что вы там так внимательно высматриваете? — поинтересовалась Самсут.

— Сейчас увидите.

И действительно, скоро из-за поворота показалась старинная церквушка. Шофер притормозил, и они вышли.

Представитель «Петрофона», воцерковленный настолько, чтобы специально ехать в какую-то кипрскую церковь? Самсут не верила своим глазам. Но Лев уверенным шагом вошел в храм, купил несколько толстых, как канат, свечей и принялся деловито расставлять их повсюду, а в основном, перед иконой юного русоволосого мальчика. Самсут, ничего не понимая, смотрела на Льва, чьи действия мало напоминали молитву. Скорее, они походили на какую-то деловую акцию. Наконец, он довольно потер руки, и они вышли на свет.

— И… как это понимать? — улыбнулась Самсут, которой неожиданно понравилось простое убранство церквушки с каменными скамьями, изъеденными временем, и простыми, словно в деревенской избе, ситцевыми занавесочками.

— Так это же святой Мамас! — воскликнул Лев. — Небесный покровитель злостных неплательщиков налогов! Я всегда, когда бываю на Кипре, заезжаю сюда, ну, не только сюда, по острову еще тринадцать таких церквей — и, как видите, живу неплохо! Бога Мамаса как огня боятся все налоговые чиновники!

Самсут расхохоталась, и они поехали дальше, оказавшись на заднем сиденье еще ближе. Она очень переживала, что совсем не умеет поддерживать необходимую в таких случаях светскую болтовню, но со Львом это оказалось и ненужным. Говорил, в основном, он, и речь его была построена так умело, что Самсут и не надо было ничего отвечать, а оставалось только улыбаться, смеяться и чувствовать себя самой прекрасной и удивительной женщиной на свете.